Насмешливый лик луны

Александр Кайданский

Я мог бы скрыть свое имя, не упоминая его вообще, или назваться чужим, – все равно я не праведник, даже если вы оправдаете меня. Я и не нуждаюсь в оправдании. В сущности, я ничего не сделал, хоть мне от этого не легче. Эти самые пальцы, что неуверенно держат ручку, уже лежали на волнисто-мягкой шее, готовые сжаться клещами, а сила в них от природы страшная, стаканы лопаются, и я не знаю, зачем природа дала мне такую силу. Тогда мелькнула мысль, что именно для ее шеи, чтобы – раз! – и все спокойно, и тишина. Именно так: не для экстаза обладания, как у маньяков, а для необъяснимого облегчения. И уже пришлось бы адвокатам с докторами рыться в моем мозге, искать за деньги смягчающие обстоятельства, нарушенную психику, возможно и нашли бы, это их работа. Хватит предисловия. Меня зовут Шамот. Обычное имя для мест, где я родился: Ша-мот. >>>>

Прогулка

Алекс Скерцо

И тут в голову пришла мысль отправиться на кладбище.

Вообще-то уже было поздно, мне хотелось спать и кушать, но обычно, если Виккиту приходила в голову какая-то очередная идейка, то можно было попрощаться со спокойствием на ближайшие несколько часов. Все зависело от того, как быстро его осенит чем-то новым. Странно, но в тот вечер, когда мы выходили на улицу, я был почти уверен, что он сегодня не предложит обводить мелом свои контуры, лежа на асфальте; обворовывать зоомагазин для похищения черепашек или мышек; вызывать дриад, стоя у дерева, или еще что-нибудь похлеще, как бывало каждый раз во время наших прогулок. Дома, у него или у меня, мы находились в относительной безмятежности, если не учитывать его периодического застывания над заинтересовавшей книгой или оцепенения, если он начинал вслушиваться в уличные шумы или шорохи темноты. Однажды он рассказал, как просидел на остановке полчаса, слушая классный индастриел с необычными ударными, доносившийся из окна, пока не понял, что это был шум машин, а не чья-то мощная стереосистема.

Но в этот вечер он быстро расставил хрустальные бокалы моей прабабушки в гамму си-минор (я это все-равно не оценил за неимением слуха), поводил взад-вперед вилкой, повыстукивал мелодии, а потом поволок меня на улицу. >>>>

Повесть Белкиной

Лора Белоиван

Я сидела на скамейке на ж/д платформе станции Океанская и размышляла, дала б я Пушкину или нет. С одной стороны, вроде все давали, с другой – западло: все ж давали. Вот опоздала я на электричку, луна в небе – может, повыть? – а тут бы сейчас А.С.: здравствуйте, мадмуазель, пойдёмте вставим в вас часть меня. Пошла бы? Сижу и думаю: поскакала бы вприпрыжку. Даже вот в эти кусты согласилась бы залезть, если, конечно, там не сильно насрано. >>>>

На краю земли

Кайя

Он появился на третий день, сразу после полудня: расплывающаяся в горячем воздухе строчка цветной пыли. Как потом оказалось, шел он черт знает откуда черт знает куда, и такая исключительная осведомленность рогатого объяснялась весьма незатейливо: путник приходился ему племянником. А всем известно – племянники и человеческого-то роду – люди шальные и темные. Этот же мог состязаться с собственным дядей: нечисть рядом с ним пускала белый песок на раздувах зыбью и буйствовала почем зря.

Поначалу, обернутый дрожащим от жара воздухом и ведьмиными рыжими космами, нежданный гость привиделся издали поселянам исполином абсолютно звериного облика. А потом оказался обычным бродягой. >>>>

Анданте

Алиби

*

У слесаря Ермакова отсыпной.

Отоспаться он смог до половины восьмого.

Разбуженный методичным галечным шорохом из открытой форточки и запахом вареной капусты из кухни, Ермаков потянулся к табуретке, стоящей рядом с кроватью навроде тумбочки. «Тумбочка» традиционно вмещала на себе мятую пачку «Прибоя», спички и оловянную плошку-пепельницу. Вытряхнув пуржащую табачными крошками папиросину и замяв девственный бумажный мундштук в нужных для зубов и пальцев местах, Ермаков в бычьей задумчивости посидел на краю кровати. Шорох за окном был жив и назойлив. >>>>

Идти

Кайя

Карой – узкий черно-белый человек, очень острый, словно упакованный сам в себя. Обычно кости спрятаны под мышцами, кожей – какой уж придется: светящейся, обветренной, морщинистой… А здесь – наоборот: кажется, что все мягкое – внутри, выглядывает при ходьбе из-за костяного каркаса, но не более. Карой был бы похож на нарисованную угольком фигурку, если бы не необходимость изредка есть, находить себе новую одежду и всю жизнь расписываться одним именем. Угольные человечки все-таки выше этого.

Лет ему ни много, ни мало. Никто просто не знает: сколько. Каждый вечер он появляется на восточной трассе: хорошо, если к полуночи ему удастся дойти до своего дома, который на самом деле ему не принадлежит.

Вот по Карою побежали строчки дождя – тот же уголек, только полегче. Или нет: как уж получится. Дрогнет рука, и надвигающаяся ночь порвется надвое кляксой – такой же острой, как и сам Карой.

Он всегда покрыт летней пылью: она так и пахнет – июнем, жарким асфальтом и горячими камнями; прозрачная, но тяжелая. И чем темнее становится вокруг, тем легче ее увидеть: белесый налет на волосах и одежде. Очень похоже на цвет поездов дальнего следования со стажем или на следы испарившейся морской воды. >>>>

Сказка о летчике и выпавшем в августе снеге

Сказка о летчике и выпавшем в августе снеге

Роман Карнизов

Тысячи голубей взмыли в небо шестого августа.

Двести тридцать тысяч людей замерли вспышкой света - божественная десница коснулась их.

Сэй слушала радио, когда ее руки перестали вышивать, голоса воззвали сверху сбросить - потом сойдет с ума, в голове его вспыхнет огненный шар - тысячи детей с большими глазами стали ангелами, бабочками с обгоревшими крыльями. Вода в реке закипела - Сэй приступила к чайной церемонии.

Плоть разлагалась на глазах, источая дух. Во многих местах руки Сэй, словно бледные кисти художника над холстом, двигались от тела отдельно - пассы в воздухе, смеси раскаленных газов, - атмосфере печи, у которой сталевар в шерстяной фуфайке замер неподвижно у открытой двери. Вспенилось время, части его пошли вспять, разрушились, и пространство в этих местах, обезумев, продолжало разрываться, уничтожая самое себя. Слезы Сэй улетали вверх, ее тело парило, как весенняя земля, испарялось, источая жизнь непрожитых лет - он сойдет с ума, оказавшись на мгновение почти богом, судьбой, кармой для двухсот тридцати тысяч, принявших смерть с улыбкой. >>>>